Эксклюзив! Интервью с Андреем Зайцевым о фильме «14+»
Режиссер Андрей Зайцев рассказал о том, как использовал социальную сеть «Вконтакте» для поиска подростков в свой новый фильм «14+», а также о том, как ему удалось снять солнечное в кино в самое пасмурное лето.
Андрей, если честно, до последнего времени было ощущение, что для детей, для подростков снимают художественное кино исключительно такие люди, которые давно потеряли ощущение того, каким должно быть это само кино для подростков. Увидев ваш фильм, я испытал настоящий восторг. Как вам удалось сохранить вот это ощущение подростковой невинности, передать его через героев своего фильма? И вообще, как родилась эта история?
Был написан сценарий. А сценарий я написал, потому что посмотрел прекрасный фильм «Шведская история любви». Этот фильм снят в 1965-м, что ли, году Роем Андерссоном. Это был его дебют, совершенно замечательная история и про родителей, и про детей, и там тоже первая история любви. Я помню, что всё время улыбался, когда смотрел на этого мальчика и эту девочку и таким же улыбающимся закончил смотреть это кино. Я много-много раз к нему возвращался, пересматривал, потому что они там все светлые, настоящие, а всё, что в фильме происходит — очень трогательное и чистое и берет за душу. Я понял, что хочу снять такое же кино про свои воспоминания и про свою подростковую историю, кино, которое вызывало бы те же самые чувства. Такая была у меня идея и такое ощущение, очень хотелось снять что-то похожее по эмоциям. Не ремейк, конечно, сделать, а чтобы у людей, которые смотрят это кино, на выходе из зала были такие же светящиеся лица. Причем это не желание сделать какую-то сладкую конфетку, слащавенькое кино, а именно найти детей, глядя на которых ты бы испытывал светлые чувства, чтобы они были абсолютно настоящие, а не из «Ералаша». Когда мы искали детей, то искали их везде, и в студиях, где они занимаются, и в школах с театральным уклоном, и «Вконтакте». И во всех этих студиях они немножко одинаковые, их всех там строят и учат говорить определенным образом, как Буратин. Они хорошие ребята, там есть очень неплохие, но в результате их всех стругают под «Ералаши» и под сериалы. Они там те самые вымученные, искусственные подростки, которые всё время улыбаются, у которых одинаковая мимика, и смотреть на это совершенно невозможно, потому что это ненастоящее, искусственное, хотя ребята неплохие.
Но к тому времени на странице нашего фильма «Бездельники» «Вконтакте» было очень много подростков, и я впервые в эту жизнь погрузился и понял, как они там существуют. Раньше я никогда «Вконтакте» не был. И я понял, что все эти подростки «Вконтакте» живут, и искать их надо, скорее всего, там. А это очень просто, потому что, если ты сейчас учишься в средней школе, начиная с шестого класса или даже с четвертого, и если у тебя нет аккаунта «Вконтакте», ты просто лузер, выпадаешь из социума, из своей тусовки, из класса. В общем, они все там, и искать их оказалось очень просто. Ты забиваешь «Москва», забиваешь номер школы, возраст 14-15-16 лет, и дальше по фотографиям, если они тебе нравятся, заходишь в аккаунт (они открытые, ничего такого преступного в этом нет) и смотришь их снимки из жизни. Если видишь, что человек интересный (по фотографиям всё понятно, они же там и тусуются, и гуляют, и даже иногда выпивают, и дурака валяют, и сразу характер человека понятен), то дальше ты его приглашаешь. Обычно с кастингом как бывает: берется кастинг-директор, он договаривается с префектурой, префектура — с РОНО, РОНО со школой, директор в определенное время собирает класс, ты едешь в этот класс, смотришь детей, которые стоят с табличками, их фотографируют и приносишь эти фотографии режиссеру… Фотографии перепуганных детей с табличками, на которых написано имя-фамилия и имя-отчество мамы или папы. Из этого выбрать невозможно: застывшие, перепуганные дети. А здесь прямо фотографии из жизни, которыми они, никого не стесняясь, сами перед собой хвастаются. Сразу понятен характер. И в результате большую часть наших подростков и главного героя мы нашли через «Вконтакте». Они оказались гораздо живее, интереснее, более настоящими, чем вот эти все хорошие дети, попавшие в эту систему, где их учат правильно себя вести, правильно играть, правильно изображать. И в результате, как мне кажется, кино сложилось и получилось только потому, что мы угадали с детьми. Мы нашли настоящих героев, очень интересных ребят, они яркие и интересные личности. Не средние. В основном нам попадались средние. Хорошие ребята, но средние, и ничего с этим не сделаешь. История тоже сразу становится средней. Сразу становится немножко скучновато, а надо было найти ребят, которые держали бы весь фильм. У наших главных героев это всё есть и это действительно держит.
Но после кастинга начинается сложная работа. Ведь кино — это очень сложный технологический процесс. Там реально впахивают и там реально возможно всё, что угодно. Можно устать, начать капризничать. На самом деле, кино очень серьезно проверяет людей, потому что все недостатки сразу вскрываются. Кто-то начинает звездить, потому что к нему внимание, за ним ухаживают, следят, еду приносят и так далее, от него всё зависит, и человек это отношение к себе чувствует. Кто-то начинает капризничать по любому поводу, потому что быстро устает. Кто-то начинает тупить и вообще ничего не соображать. У главного героя было шестьдесят семь съемочных дней, это очень серьезно. А это еще возраст — 14 лет, у них еще ветер в голове, они растут, меняются, у них адреналин, выбросы в кровь, они такое чудят, такое говорят… В одно ухо влетает, в другое вылетает, они всё время теряют мобильные, опаздывают… Но мы еще угадали с тем, что все они оказались большими и серьезными личностями и людьми. Они по одному разу опоздали на съемки из шестидесяти семи съемочных дней. Ребенку четырнадцатилетнему опоздать один раз — это что-то нереальное. Они собрались, они очень серьезно отнеслись к делу, впахивали, очень старались. Когда не получалось, они не начинали закидываться, не начинали капризничать, они работали-работали-работали, и в какой-то момент у них получалось. Они же не профессиональные актеры, у них же это всё не наработано. Надо сделать эмоцию, а он входит в кадр — и пустой. Ты ему объясняешь, он входит — пустой. Мальчик-робот. Входит, делает какие-то телодвижения, но всё это настолько неточно, что ты этому абсолютно не веришь и чувствуешь, что это какая-то лажа. И всё, нет ничего, не складывается ни сцена, ни история. И ты: «Давай еще раз». Что-то еще объясняешь, и в какой-то момент у них что-то включается. Но это надо делать пятнадцать дублей. Это надо вытерпеть пятнадцать дублей, не сорваться за пятнадцать дублей, а чем дальше ты снимаешь, тем больше ты устаешь. И они устают. И нервы у всех на пределе… Это очень сложная история, и если бы мы не угадали с этими героями, то всё бы развалилось уже на площадке. Это интуиция, Бог нам помог, потому что мы нашли правильных людей и сразу всё покатило. Кино это и подтвердило.
Вы сказали, что в основе фильма лежат ваши воспоминания. Ковер, который жгли — тоже из детских воспоминаний?
Нет, про ковер — у кого-то из знакомых была такая история, что мама с подружкой напились и маме сказали, что ее сглазили, нашли в квартире этот самый сглаз и пошли и сожгли ковер. Это реальная история, не со мной, но реальная. Но ковер у меня висел очень похожий. Мы искали ковер, похожий на тот, который висел у меня в комнате. И обои у меня тоже очень похожи. А вообще обстановка, которую мы создали, была из «Вконтакте». Мы многие сцены и антураж квартир нашли «Вконтакте», потому что многие дети выкладывают туда фотографии из своих квартир и комнат. Мы брали эти фотографии, и наш художник-постановщик делала прекрасные копии вот этих детских квартир, чтобы это точно совпадало с тем, как они живут. Что-то там, конечно, из моей личной жизни, что-то — не из моей. История с милиционерами, которые подъехали, увидели драку, но ничего не сделали и уехали, — это мне Леша Филимонов рассказал, который играет у нас хулигана. Это всё произошло с ним в его родном городе. Он мне рассказывал об этом давно, но это тоже вошло в кино. Из своей личной истории и отовсюду понемножку чужих историй, тех воспоминаний, которые остаются в памяти, всё туда вошло.
Я видел, как фильм принимали в Берлине. Полный зал и полное совпадение эмоций. Это же очень сложно — передать человеку, который говорит на другом языке и живет в другом социуме, ощущение того, как подросток ощущает себя в стране. Или уже стерлись эти границы?
Я, вспоминая фильм «Шведская история любви» и даже этот «Гребаный омуль» (он же — «Покажи мне любовь» — прим. ред.) Лукаса Мудиссона, понимал, что в каждой стране, в каждом городе все подростки одинаковые. Спальные районы есть в каждом городе. Берлин, Париж, всё, что угодно. И в них живут люди, у которых не самый большой достаток. Везде примерно одна и та же атмосфера, потому что вот эти большие коллективные дома, где много людей, формируют определенное сознание. Одна и та же тусовка. Ты же из этого района не выезжаешь, когда тебе 14-15 лет, ты в принципе тусишь всё время в своем районе, в центр города не ездишь. У тебя здесь свой социум, своя тусовка, своя компания, свои дворы, свои взаимоотношения. Ты существуешь дома с родителями, а потом выходишь на улицу. И так везде — в каждой стране и в каждом городе.
Сразу было понятно, что мне хочется сделать историю, которая будет понятна и узнаваема всеми. Это спальный район, в котором я сам вырос, который очень хорошо знаю, в этом спальном районе происходило всё. Это первая любовь, которая есть у всех и о которой все мечтают с определенного возраста, только об этом и думают, и вся твоя жизнь отдана только одному — поиску этой самой первой любви. В этом возрасте ты вообще больше ни о чем не думаешь, какие там уроки и какие там оценки? И музыка, которая в фильме, — наполовину иностранная, потому что они «Вконтакте» слушают всё, что угодно. У них там такой набор, там что угодно может быть, разброс просто невероятный. И наши песни, и западные, и старые, и новые. И они мало говорят. Это было принципиально, поскольку в фильме очень многое построено на взглядах. Бла-бла-бла — это прекрасно. Но мне преподавал Митта и однажды сказал очень хорошую вещь: самый высший пилотаж — когда ты выключаешь звук и понимаешь всё, что происходит. Ты можешь смотреть кино в самолете, не надевая наушники, и понимать всё, что происходит, и переживать за персонажей. Я об этом всё время помнил, и мне очень хотелось сделать так, чтобы и напряжение было, и чтобы не приходилось ничего объяснять, включая звук, чтобы было понятно, что происходит. Наверное, и это тоже работает… До этого же мы были в монтажной, монтировали фильм, и его посмотрело человек двадцать наших знакомых, которые высказали свою точку зрения, это было интересно, полезно, любопытно, критично. А потом ты оказываешься в зале на 800 человек, и как они начинают с первого момента хохотать и дальше ржут весь фильм, и видно, что их цепляет, держит, они всё понимают и всё считывают и до самого финала живут как единый огромный организм, и все выходят потом счастливые и сорок минут берут автографы у наших детей — абсолютная неожиданность, — это очень сильное впечатление. А потом ты приходишь на второй показ и уже сидишь как волшебник, потому что точно знаешь, в какую секунду они засмеются. Это поразительное ощущение. И в этот момент я понял, что фильм сложился, что он — для зрителей, и главное, он понятен и на Западе, и здесь. Часть людей в зале были русские, тоже подходили, благодарили. Здорово, что всё так сложилось.
Ваш предыдущий фильм был уже не про подростков, а про уходящих во взрослую жизнь. Это кино — подростковые воспоминания. Какой следующий этап?
Сложно сказать, потому что у меня есть несколько идей, надо просто решить для себя. Как говорят, у режиссера идеи фильмов — как пельмени, они варятся-варятся, какой первый всплывет — в зависимости от обстоятельств, — такой ты на тарелку и кладешь. Кино снимать — дело сложное, дорогостоящее, это история техническая, и надо понимать, что, даже если есть та или иная мечта, она может не воплотиться именно в этот момент, а получится только лет через десять. Поэтому всё зависит от массы обстоятельств. Есть несколько идей, и, в зависимости от того, как всё будет складываться, будет принято решение о том, что делать дальше. И потом, ты же еще и как человек меняешься. Я, например, думаю, что вот сейчас я бы такое кино снять не смог, оно было бы совершенно другое. Может быть, я бы за эту темы и браться бы не стал. Ведь этот сценарий я вообще написал лет семь назад, а потом понял, что я еще не готов это снимать. Поэтому есть масса моментов, которые влияют на решение о том, что делать дальше.
У вас в «Бездельниках» было очень много партизанской съемки, в том числе в метро. Здесь более традиционная камера. В чем в данном случае было отличие от первого и второго фильмов?
В «Бездельниках» всё шло от сценария: парень вспоминает, что у него было. Он уже начинающая звезда, он уже популярен, у него песни, а он сидит и вспоминает, что у него было два года назад. Воспоминания нельзя было снимать такой же статичной камерой, как мы его снимали два года спустя. Его повзрослевшего мы снимали на пленку, а воспоминания — на обычную видеокамеру, Panasonic P2, первую камеру, которая давала 1920х1080, и ее можно было сделать на большой экран. Поэтому все воспоминания — такие раздолбайские, снятые этой камерой, такой легкий вариант home video. Это было принципиально. Два вида реальности: вот ты взрослый, всё стабильно и поэтому статично; а вот история, которую ты вспоминаешь, как будто ты выпивал и снимал все эти пьянки ручной камерой.
Что касается съемок в городе, то это ведь было дебютное кино, и денег на постановочные съемки было не очень много. Поэтому мы ходили по городу, просто преследовали людей, со скрытой камерой прятались, снимали и поцелуи, и людей, которые бредут, уставшие и замученные, по зимнему городу, и людей, абсолютно мертвых, замерших, которые спят в метро, но при этом как будто полуживые-полумертвые, на грани, какой-то другой мир. И это можно было сделать только через документальную камеру и документальные съемки. Там стилистика была такая.
А в «14+» очень хотелось снять кино на штативе, внимательное, подробное, статичное, классическое кино без всяких там кранов и тележек. И при этом принципиально, чтобы не было ни одного пасмурного дня. И мы, конечно, убились. Как всегда, «повезло», мы попали в самое мрачное и дождливое лето, потому что в сравнении с остальными годами, когда было всё время солнце, лето 2013 года, когда мы снимали, я запомню навсегда, потому что практически не было солнечных дней. Мы их выкраивали, мы придумывали, что, если не будет солнца, то мы снимаем другой объект, а если будет, то снимаем этот. У нас было готово сразу два объекта, что очень сложно. А главное, что у нас абсолютно разрушена вся история с прогнозом погоды. То ли все приборы уже устарели, то ли не обновляют базу. Метеорологи не могут заранее предсказать погоду. Даже за один день они ничего не гарантируют, они врут всё время. И о том, какая будет погода, ты можешь узнать только в девять часов утра этого же дня. А съемки так нельзя планировать. Невозможно заказать одно, а делать другое. Но в результате мы сняли кино без пасмурных кадров, всё происходит при солнце, потому что вся эта история солнечная. И спальные районы у нас как раз не депрессивные. Я же помню это состояние. Когда ты влюблен, то все эти однообразные серые многоэтажки, убогие, однотипные и местами депрессивные, перестают такими быть, потому что солнце, зеленая листва, идут девчонки, и ты смотришь на все эти короткие юбки, а не на мусорку. В этом состоянии ты обращаешь внимание на совершенно другие вещи. И мы хотели именно такое состояние и передать.
Что такое настоящее кино?
Сейчас кто-то сказал (и для меня это тоже очень важно), что настоящее кино — это то кино, которое хочется пересмотреть, а потом хочется пересмотреть еще раз, а потом еще раз к нему через полгода вернуться. Я тоже об этом думал, потому что понимал, что есть фильмы, к которым мне хочется вернуться. Скажем, «Листопад» Иоселиани. «Пять вечеров» Михалкова. «Дворянское гнездо», «Война и мир» Бондарчука. «Певчий дрозд» Иоселиани. И таких фильмов у нас в семье масса, мы каждый год по разу их обязательно пересматриваем. Мне ужасно приятно, что где-то в мире есть этот мальчик из «Листопада», который борется с советской системой и который очень хороший и настоящий, и дай Бог, что у него всё будет хорошо. И «Шведскую историю любви» я, кстати, тоже пересматриваю. Поэтому настоящее кино — это кино, к которому хочется вернуться и пересмотреть, которое что-то тебе дает — надежду, тепло, когда тебе одиноко, или же ты просто погружаешься в приятный тебе мир… Это самое главное, что мне хотелось бы ощущать в том кино, которые мы делаем. Чтобы его захотелось пересмотреть и вернуться к этим ребятам. И к «Бездельникам» вернуться еще раз тоже.
