Эксклюзив! Вий. Возвращение к классике
Не зря «Вий. Возвращение» вписался в число самых ожидаемых нашей редакцией картин. Визит на Киностудию им. Горького, на территории которой творится самый страшный фильм (теперь уже наверняка) 2009 года, утвердил нас в том, что ожидания не были напрасными. Как выяснилось, не только самый страшный, как и было обещано, но и один из самых масштабных отечественных приключенческих картин последних лет. Кто бы мог подумать, что это все случилось потому, что три друга однажды решили не упускать летящую в руки Синюю птицу. Синей птицей стала идея, летавшая в воздухе в 2005 году, посетившая четыре разные студии, в двух из них она отложила яйца, но лишь в одной потомство оказалось не только доношенным, но и откормленным, и выпестованным, и многочисленным. Впрочем, хватит аллегорий!
Эти мысли и не думали посещать головы группы читателей filmz.ru, которые собрались на проходной киностудии им. Горького в ожидании встречи с создателями «Вия». У каждого был и свой градус ожиданий, и свой скепсис. Еще бы! О проекте говорят уже без малого четыре года, продюсеры демонстрируют занятные видеоматериалы, в которых видна работа художников и режиссеров. Но червь сомнения точил – ну не может быть, чтобы в стране победившего «Волкодава», наш режиссер создал масштабную историю, которая не только порадует визуальными эффектами – этим сейчас не удивить, но расскажет историю, знакомую с детства, так, что в начале просмотра невольно откроется рот, а в финале захочется продолжения. Щедрый аванс? Судя по тому, что нам удалось увидеть и услышать – вполне заслуженный.
Формат встречи был изначально не очень понятен ни собравшимся за столом читателям «Настоящего кино», ни, как выяснилось, продюсеру и актеру Алексею Петрухину. Это не ток-шоу «12 злобных зрителей», не журналисты, которым интересны в больше мере, чем творческие, финансовые вопросы, не прокатчики и владельцы кинотеатров, которым надо продавать картину или попытаться объяснить, каким образом продюсеры собираются это делать и какова их маркетинговая стратегия. Ничего этого перед господином Петрухиным не было. Перед ним сидело восемь молодых людей и одна девушка, представляющих наиболее активную кинотеатральную аудиторию. И перед этими людьми ему предстояло держать ответ за несколько лет работы над картиной, мотивом для создания которой стала повесть Николая Гоголя «Вий», и хорошая, как им казалось в 2005 году и кажется до сих пор, мысль создать самый страшный фильм по самой известной небылице отечественной литературы.
Уже не раз говорилось в разных публикациях, что в основу сценария легла не каноническая, а первая версия «Вия», опубликованная Гоголем в редакции 1835 года, за которую Виссарион Белинский назвал ее самой слабой в сборнике «Миргород», охарактеризовав, что все там хорошо, кроме всего фантастического и самого Вия (позднее Белинский пересмотрел свои взгляды и высоко отозвался о повести, но Гоголь к тому моменту уже изменил описания некоторых призраков и, похоже, исключил из текста описание событий второй ночи, на утро после которой Хома был уже сед).
Любопытствующим, откуда взялись трактовки старых текстов «Вия», рекомендую посмотреть комментарии к полному собранию сочинений Гоголя издания 1937 года.
Но один из них, упомянутый в нашей беседе сценаристом Александром Карповым, вполне уместно привести здесь. Этот фрагмент текста вы не найдете в канонических изданиях Гоголя – он был вычеркнут из текста после той самой критики Белинского.
Он, потупив голову, продолжал заклинания и слышал, как труп опять ударил зубами и начал махать рукой, желая схватить его. Возведши робкий взгляд на него, он заметил, что он ловил совершенно не там, где он стоял и что труп не мог его видеть. Неуспех, казалось, приводил мертвую в бешенство. Она хлопнула зубами и, ставши на середину, опять топнула своею ногой.
Этот звук раздался совершенно беззвучно; уста ее искривились и, казалось, произносили какие-то невнятные слова. И философ услышал, что стены церкви как будто заныли. Странный ропот и пронзительный визг раздался над глухими сводами; в стенах окон слышалось какое-то отвратительное царапанье и вдруг сквозь окна и двери посыпалось с шумом множество гномов, в таких чудовищных образах, в каких еще не представлялось ему ничто, даже во сне. Он увидел вдруг такое множество отвратительных крыл, ног и членов, каких не в силах бы был разобрать обхваченный ужасом наблюдатель! Выше всех возвышалось странное существо в виде правильной пирамиды, покрытое слизью. Вместо ног у него было внизу с одной стороны половина челюсти, с другой другая; вверху, на самой верхушке этой пирамиды, высовывался беспрестанно длинный язык и беспрерывно ломался на все стороны. На противоположном крылосе уселось белое, широкое, с какими-то отвисшими до полу белыми мешками, вместо ног; вместо рук, ушей, глаз висели такие же белые мешки. Немного далее возвышалось какое-то черное, всё покрытое чешуею, со множеством тонких рук, сложенных на груди, и вместо головы вверху у него была синяя человеческая рука. Огромный, величиною почти с слона, таракан остановился у дверей и просунул свои усы. С вершины самого купола со стуком грянулось на средину церкви какое-то черное, всё состоявшее из одних ног; эти ноги бились по полу и выгибались, как будто бы чудовище желало подняться. Одно какое-то красновато-синее, без рук, без ног протягивало на далекое пространство два своих хобота и как будто искало кого-то. Множество других, которых уже не мог различить испуганный глаз, ходили, лежали и ползали в разных направлениях: одно состояло только из головы, другое из отвратительного крыла, летавшего с каким то нестерпимым шипением. Хома зажмурил глаза и не имел духу уже взглянуть. Он слышал только, что весь этот сонм ищет его и прерывающимся голосом, собрав всё, что только знал, читал свои заклинания. Пот ужаса выступил на его лице. Ему казалось, что он умрет от одного только страха, когда нога какого нибудь из этих чудовищ прикоснется до него отвратительною своею наружностью. Уже он видел, как одно из чудовищ протянуло свои длинные хоботы и уже один из них проникнул за черту ... Боже ... Но крикнул петух: всё вдруг поднялось и полетело сквозь двери и окна. Вошедшие сменить его нашли философа едва жива.
Тут невольно вспоминается проза Говарда Лавкрафта, неправда ли?
